Воскресший папа
Через полгода после получения похоронки на отца, он вернулся домой живым.
Юрий ЕФИМОВ
Когда знакомишься с жизнью тех, чье детство пришлось на Великую Отечественную войну, поневоле понимаешь, что наши нынешние проблемы и неурядицы – просто пустяки. Не стоят того, чтобы называть их «проблемами».
Судьба, как роман
Семья Мазуров, что родом с северо-запада Украины, добиралась до Казахстана из родных краев в течение трех лет. Тогда, в начале 30-х годов прошлого века, переехать через всю огромную страну со всем скарбом крестьянской семье было затруднительно. Потому передвигались они на телегах, запряженных волами, подобно американским переселенцам, следующим в поисках счастья и золота на Дикий Запад. Золота крестьяне не искали, а лишь места, где можно было сеять хлеб и разводить скот. Сама фамилия — Мазур — происходит от названия некогда большого балто-славянского народа – мазуры населяли земли нынешних Польши и Белоруссии, будучи язычниками, насмерть воевали с крестоносцами, постепенно растворившись среди поляков, белорусов и русских.
Остались лишь танец «мазурка» и Мазурские болота в Восточной Пруссии, да еще тысячи Мазуров, Мазовецких, Мазуровых и Мазуруков…
Ко всему весь многочисленный клан Мазуров придерживался протестантской веры – баптизма. Еще в середине 1920-х руководство церкви Евангельских христиан-баптистов (ЕХБ), поняв, что Советская власть – это надолго, предложило руководству СССР некую сделку. Баптисты пообещали выполнять все советские законы, взамен на признание церкви легальной и не преследуемой.
Несмотря на воинствующий атеизм подавляющего большинства тогдашнего руководства Союза, товарищ Сталин продавил решение о признании церкви ЕХБ легальной и лояльной. Кстати, такой статус Русская Православная церковь реально получила лишь в 1941 году – после начала войны. Баптисты исправно трудились на стройках коммунизма, служили в Красной армии, на госслужбе, словом, особо не выделялись среди верующих других конфессий и атеистов. В быту проповедовали отказ от употребления спиртного и курения.
Эта традиция уходила еще в 16 век, эпоху зарождения протестантства. Его основатель, германский монах Мартин Лютер, в своих трудах жаловался: «Германия зачумлена пьянством!», потому большинство протестантов стали воинствующими трезвенниками. Что, в общем, неплохо. Это сыграет большую роль в нашего героя.
Итак, в 1934 году, в городе Аулие-Ате, перед самым переименованием его в Мирзоян, на улице Свердлова в доме №71, поселились Афанасий и Елизавета Мазуры. Впрочем, дом они построили сами, на выделенном молодой семье участке. Муж и жена устроились работать на железную дорогу, он – кассиром в отдел рабочего снабжения (ОРС), она – на телефонную станцию, телефонисткой.
Елизавета Афанасьевна к тому же имела и еще одну профессию – была прекрасной портнихой, в приданное ей дали швейную машинку «Зингер», которая, кстати, по сей день исправна! Потом эта машинка и навыки Елизаветы так пригодятся семье… До Великой Отечественной в семье Мазуров родились сыновья Владимир и Виктор. В общем, жизнь шла очень неплоходо 22 июня 1941 года.
Вставай, страна огромная!
Начало войны помнят все, кто его застал, — вспоминает Виктор Афанасьевич Мазур. – У меня и отец, и дядья – Иван и Яков попадали под мобилизацию, все ушли на фронт еще летом 1941 года. Тогда из Джамбула каждый день уходили на Запад эшелоны с пополнениями для фронта. А оттуда стали приходить поезда с ранеными, по городу многие большие здания переделали в госпитали. Отец, перед самым призывом, в августе 41-го повел нас с мамой в фотографию, мы сделали вот этот снимок. После я понял, что папа хотел оставить это фото на память, если с ним что-то случится на фронте.
Родных проводили на фронт, жадно ловили сообщения Совинформбюро о событиях на западе страны. Вести не радовали: даже малознакомым с географией людям было ясно, что фронт катится на восток почти безостановочно. Да и эшелоны с беженцами приходили через день, их размещали где придется. Но если летом жизнь была почти нормальной для военного времени, то зимой пришлось туго.
Мама работала почти круглые сутки, — продолжает рассказ Виктор Афанасьевич. — Дома шила перчатки и рукавицы для бойцов, обшивала всю нашу улицу, так что огород оказался на попечении Володи и меня. Я хоть и был от горшка два вершка, но понимал, что от урожая зависит наша жизнь. Почему-то у нас хорошо росли только картошка и лебеда! Конечно, у двух дошколят что там могло особенного уродиться? Главным питанием оказались прессованные блоки отрубей, до войны ими кормили скот. Но тут и отруби стали лакомством!
Мама из них варила кашу, и с лебедой пекла лепешки, их вкус я помню до сих пор… Но главное, что держало нас на плаву, так сказать, это наша корова. Ее молоко делало кашу из отрубей съедобной, да еще мы продавали молоко и сливки, меняли его на всякую всячину.
Главное было – собрать сено для коровы на зиму, тут уж нам приходилось потрудиться. Мне тогда корова казалась размером со слона, такая большая, а как подрос – вроде поменьше стала. Когда приходили письма от отца, это была огромная радость. Эти маленькие треугольники для всех были кусочками счастья. А когда в 1943 году пришло извещение- «похоронка», мама три дня молчала, нам ничего не говорила. Потом только рассказала, что папа погиб.
Тем более невероятным стало то, что полгода спустя, уже в 1944-м, Афанасий Мазур постучал в ворота своего дома – живой, хотя и не здоровый.
Фронтовые будни
Отец не любил рассказывать о самой войне, — вспоминает Виктор Афанасьевич. – Он пробыл на фронте больше двух лет, был несколько раз ранен, но ему везло – после короткого лечения восстанавливался полностью. А уже после Курской дуги, во время наступления его батальон – он был пехотинец, главная сила армии, — попал под авианалет. На фронте это дело происходило постоянно…
Так вот, его отделение находилось в блиндаже, когда авиабомба упала совсем рядом. Взрыв раздался такой, что все оглохли и потеряли сознание – отец получил тяжелую контузию, руку ему раздробило осколками, всех завалило землей вперемежку с бревнами перекрытия. Ротный пробегал мимо, глянул на то, что осталось, и все отделение записал в погибшие. Так десяток похоронок и ушел на еще живых людей. Отец пришел в себя, зажат со всех сторон, рука не действует правая, а левой… Нащупал наконец, кружку, и целой рукой начал копать кружкой. Всю ночь выбирался, думал уже что сил не хватит. Выбрался наверх, а дальше ничего и не помнил, в себя пришел только в госпитале.
Это был такой передовой пункт, возле самой линии фронта, туда поступали сразу после ранения. И у отца началась гангрена. Раны-то были забиты землей, рука перебита, локтевой сустав вывихнут дико… Отец потом рассказал дяде Ване (нам он все это не рассказывал), что в госпитале боли в руке были такие сильные, что он попросил хирурга, профессора из Ленинграда: «Да отрежьте ее, наконец! Сил нет терпеть такую боль!». Профессор ему отвечает: «У тебя дети есть? Думай о них!». Принесли отцу стакан спирта чистого.
Профессор говорит: «Это не для хмеля, а обезболивающее. Пей, приказываю!». Вот отец первый и последний раз в жизни выпил спирта и не чувствовал, как ему руку разрезали от кисти до плеча, как чистили раны, убирали гной и свернувшуюся кровь. У него потом шрамы эти на всю жизнь и остались. Рука осталась сухой, но он ею владел, даже писал без проблем. Контузия была тоже тяжелой, отец дома два года был буквально не в себе, в 1946 году ему дали путевку в крымский санаторий, где лечили последствия контузий и всякие проблемы с головой.
Оттуда отец вернулся совсем другим человеком. У меня с Володей появились и братья, и сестры после 1946-го: Сергей, Николай, Рая и Лида. Стало нас шестеро детей. Брат отца, Яков, погиб на фронте в 1942 году. А вот дядя Ваня, самый старший из Мазуров, прошел всю войну — с июля 41-го по май 45-го, от Белоруссии до Волги, от Сталинграда до Берлина, служил в кавалерии, и ни разу не был ранен!
Мужик он был с юмором, рассказывал о войне много, про всякие случаи в боях.
Вот в 41-м отступали они на Украине. Склады оставлять не хотели, взорвать нечем, зажечь тоже, стали раздавать все что было бойцам. Ну, в основном, на телеги грузили ящики с водкой. А продукты – постольку-поскольку. Иван взял ящик водки, а все остальное забил крупами и тушенкой. Над ним посмеивались, мол, главное не взял! А потом, когда в отступлении никакого снабжения не стало, оказалось, что водкой не прокормишься. И все к дяде потянулись за едой. А ведь не сменяешь у него крупу на «жидкую валюту» — все знают, что Иван не пьет вовсе!
Были и почти мистические моменты. Так, дядя говорил, что заметил такую вещь – если кто сядет на его лошадь (а лошадей он любил очень, они его слушались), то такой боец вскоре погибает! Стал предупреждать всех своих – мне не жалко, садись, но погибнешь. Через год, когда начинались арт — или авианалеты, все падали кто куда и кричала дяде Ивану –«Помолись за всех нас, пусть и в этот раз пронесет!» Он и молился. Даже замполит со временем ему перестал замечания делать.
Так и прошел до Берлина, через все бои и сражения. Он домой привез фотоаппарат трофейный, на фронте хорошо обучился фотоделу, да и стал фотографом. С фронта везли разное: белье и часы, иголки и бижутерию, кому что под руку попадало. Дяде в подарок достался фотоаппарат, а больше он ничего и не привез, сказал, что не мог брать «трофеи», в Германии и так были голод и разруха. Дядя Иван рассказывал, что их командир дивизии, уже в Германии, тех кто грабил население, мародерствовал, отдавал под суд, невзирая на прошлые заслуги.
И постоянно в частях держали плевые кухни, с которых кормили местных женщин и детей. Комдив личный состав дивизии предупредил – женщин беззащитных вокруг много, узнаю про изнасилование – расстреляю перед строем!
Кстати, наши тогдашние союзники, которые от немцев пострадали гораздо меньше, или не пострадали вовсе, такой щепетильностью не отличались. Практически не было случаев наказания английских или американских солдат, массово занимавшихся мародерством или грабежами и насилием над мирным населением Германии. Для поддержания имиджа командование войсками США в Европе, правда, устроило несколько раз трибуналы над мародерами и насильниками с последующим расстрелом виновных. Правда почему-то все наказанные оказались… неграми, пардон, афроамериканцами. Такой вот военный расизм.
От героев былых времен
Для всех, кто жил в ту пору, война осталась на всю жизнь главным событием, — говорит Виктор Афанасьевич. –Как старшие соберутся, так и разговоры только об этом. А в нашей семье и правнуки эти рассказы слушали. Как принято сейчас говорить, верующие люди ведут здоровый образ жизни, так что в нашем роду много долгожителей: отец прожил 82 года, при его-то ранах, дядя Иван – 93, мама моя Елизавета Афанасьевна – почти 97…
Спасибо отцу и дяде, что оставили много фотографий, отец тщательно подписывал на всех даты, так что история семьи сохраняется. Хочется, чтобы и через 100 лет после войны о ней помнили.
А сам Виктор Афанасьевич продолжает свою такую насыщенную жизнь. Он, закончив школу в Джамбуле, отправился с другом в Свердловск (ныне-Екатеринбург), там закончил политехнический техникум, был распределен на Байкал, где трудился на Иркутском химическом комбинате. Свои пешие путешествия вокруг огромного озера помнит, как самые яркие воспоминания юности. Три года отслужил в армии, где был механиком-водителем танка Т-54, после службы вернулся в Джамбул, и до самой пенсии, и даже после нее, работал на ГРЭС мастером по обслуживанию оборудования химического цеха. Вырастил детей, отправил во взрослую жизнь внуков и надеется дождаться правнуков.
Но великая война, как считает Виктор Афанасьевич, все равно никогда его не отпустит…
