Военное детство Дмитрия Кадыкова стало сплошной рабочей сменой – без скидок на возраст
Юрий ЕФИМОВ
Непростая судьба
Так уж бывает в человеческой жизни, что с самого ее начала судьба приносит сплошные испытания, и словно наблюдает со стороны: выдержит их кто-то или нет? Герой этого материала, Дмитрий Кадыков родился в эпоху великих перемен, а именно в1929 году, когда в СССР готовились сменить весь жизненный уклад десятков, а скорее – сотен миллионов человек. Его родители – Михаил Гормаков и Анастасия Левченкова – поженились в конце 20-х годов, причем считалось, что очень удачно: зажиточная семья (из казаков) получила красивую и работящую невестку, а та – надежное хозяйство. Увы, именно зажиточность Гормаковых и вбила клин в эту идиллию. Начиналась коллективизация, и многих крестьян, имеющих «лишний» доход вполне могли пустить под раскулачивание. Конечно, по идее, в таких процессах должны были учитывать и наличие батраков, антисоветские взгляды, прочие прегрешения, но решали-то на местах активисты, зачастую, по «классовому сознанию» и личным отношениям! Много личных счетов было сведено в те времена!
– В 1930-м, как потом я слышал от родных, из семейных разговоров, матери говорили: «Уходи из этой семьи, это кулаки, их сошлют и пойдешь с малым дитем по этапу неведомо куда», – вспоминает Дмитрий Кадыков. – Вот мать и испугалась, ушла от Гормаковых назад, к своим родителям со мной, еще грудным. Ну и раскулачили моих отца и деда – его сослали и сгинул он неведомо где, никаких документов не осталось. Позже пробовали узнать хоть что-то, а в сельсовете на все вопросы один ответ: «Мы ничего не знаем, информации нет, обращайтесь в НКВД». Никто с темой врагов народа и ссыльных связываться не хотел – себе дороже выйдет. Все боялись лишнее слово сказать, а не то что написать. Так про деда до сих пор ничего и не известно. В нашем селе Приуральском, это Куандыкский район Оренбургской области, в ходе коллективизации организовали совхоз «Приуральский». Село было большое, была и своя школа, и больница, где работала санитаркой моя мама. И клуб был большой и радио вещало, так что от цивилизации мы не были оторваны. Располагались мы в 25 километрах от райцентра, это считалось близко. После того, как совхоз встал на ноги, мама вышла замуж еще раз – за Алексея Кадыкова, который и стал мне отцом, и чью фамилию я ношу, и мои сыновья и внуки… Родились в нашей семье и братья у меня – Генка и Сашка, забот у матери стало выше головы, не до меня совсем. Работать начал, как положено в селе, с шести лет – совхозным подпаском, у нас было в совхозе очень много скота – и овцы (с них-то я и начинал обучаться премудростям пастушьим), волы, быки, коровы, особо много лошадей. В семь лет пошел в школу, но учился не стараясь, честно говоря, как выучился читать, писать и считать, так больше времени в полях проводил… Что запомнилось еще перед войной? Как в конце 30-х начали исчезать люди. Приедут ночью на машине к дому, предъявят ордер на арест – и нет человека. Где тихо все это происходило, где с криками и плачем – а страшно было всем: сегодня сосед исчез, а завтра за тобой приедут и сгинешь просто так. Никто не мог понять систему – если арестовывают, то за что-то же? Потом читал, конечно, и про доносы, что многие опять-таки счеты старые и новые сводили таким образом, подставляли начальников, чтобы их место занять… Разное было, но общее чувство страха, которое было буквально у всех я запомнил на всю жизнь.
Процесс массовых репрессий – отдельная, страшная и сложная тема, и, судя по свидетельствам очевидцев, атмосфера страха была всеобщей. Народ и анекдоты сочинял с черным юмором. Пример: спрашивают у новоприбывшего в лагерь – за что посадили? Отвечает: ни за что! Врешь, говорят, ни за что 10 лет дают, а у тебя 25! Хоть плачь, хоть смейся от такого юмора.
А потом, с 22 июня 1941 года, вдруг все переменилось. О «воронках» по ночам и думать забыли, их не стало. Война!
Я и лошадь, я и бык…
– Начало войны все восприняли, как великое горе, – рассказывает о буднях в войну Дмитрий Алексеевич. – У нас только-только люди отошли от Первой мировой и гражданской, от коллективизации, а тут новая беда. Мужчин с первых дней начали забирать в армию, чуть не каждый день – проводы, слезы. За пару месяцев считай, никого и не осталось – женщины, старики и дети, а работы меньше на полях не стало! Пригоняю лошадей из ночного, еле иду, а пастух, дед Шишкин и говорит: «Митя, гони на поле коров. Давай милый, давай, больше некому!» Гоню, а спать нельзя, разбредутся, потом до ночи не соберу их… И так круглые сутки. Я уже считался почти взрослым, двенадцатый год шел, вокруг 5-6 летние помогали взрослым, поневоле себя начинаешь им чувствовать. Отец мой на фронт так и не попал, а погиб совсем уж нелепо. По осени пришла и ему повестка, вместе со свояком они погнали трактор на станцию, к военным эшелонам. Тогда из колхозов-совхозов технику для армии изымали, потери в 1941-м, как вы помните, были огромные, возмещал все тыл. Так вот, на переправе трактор ушел под воду, они и в ледяную реку упали и кое-как выбрались. Начались уже морозы, добирались пешком до ближайшей деревни и простудились сильно. Добрались до знакомых – их в баню, самогонки для согрева дали. А отец не пил совсем и даже тут не стал! Свояк отогрелся и не заболел, а у отца началось воспаление легких, и он через несколько дней в районной больнице умер. Вот так все и случилось…
А сын кулака Михаил Гормаков был призван в Красную армию в июле 1941-го, он пал смертью храбрых в битве за Москву. Его семья получила военную пенсию. Так что Дмитрий остался в семье главным мужчиной.
– Но забот со скотом нам хватало не только с тем, чтобы его вырастить, — продолжает рассказ ветеран труда. – Регулярно по 8-10 голов лошадей мне приходилось гонять на железнодорожную станцию. Там я их сдавал военным под расписку, так за войну их передали в Красную армию сотни. Это ж основная тяга была в те годы! Вот 25 километров гонишь этих коней на станцию, а там можно и без своей лошади остаться! Не хватает в части лошадей (а их почти везде и не хватало!), так у меня и моего коня заберут, а взамен – расписку, изъято, мол, такой-то воинской частью. Спасибо, конечно, за расписку, но не на ней же мне 25 км пешим ходом до села добираться! И так на ногах круглые сутки. Один раз и вовсе горе: вместо той лошадки, что военные забрали, дал мне дед Шишкин молодую кобылку, а она больная оказалась, слабая. Прискакал на ней в отделение совхоза (их было несколько, за 20-25 километров от центральной усадьбы) раздать повестки молодым призывникам, а кобылка-то и померла! Упала и копыта откинула, как говорят. Я в шоке, а там еще бригадир, скверный был человек, Никулин фамилия, давай на меня орать – ты такой-сякой, враг народа, лошадь специально загубил, и семья у тебя – тоже враги народа, все вы такие! Мне 12 лет было, слушал я эти крики и думал: будь я постарше начистил бы тебе ряшку, коровья морда! Слава богу, на меня эту кобылу не повесили, списали как естественную убыль. А на станцию Куандык так всю войну скот и гонял, и лошадей, и коров, сами мы мяса и не видели, хлеба-то каждый кусочек на счету был, а на фронт все отправляли регулярно. Насчет питания считается, что на селе с этим в войну было полегче. Если бы! Уже после войны, когда пошел учиться в ФЗО (фабрично-заводское обучение) в первый день привели меня в столовую. Подхожу к раздаточной, получаю кашу и 200 граммов хлеба. Смотрю и не верю: это все мне? Ребята смеются – все тебе! Там полагалось 600 граммов хлеба – чистого, без примесей! – в день на человека и трехразовое горячее питание. Да мне после села показалось, что я в раю оказался! В войну ели все, что было хоть похоже на пищу, в хлебе половина могла быть отрубей и лебеды, да и то была радость. Картошина вареная – пир. Но работали все, зная, что на фронте тяжело, и кроме нас, никто солдат не снабдит.
Уже с первых недель войны начали привозить раненых в районную больницу, где устроили госпиталь. Очень быстро там не стало места, так вот я на подводе, начал перевозить самых крепких, ходячих раненых из Куандыковки в нашу больницу, где работала мля мама. Телега моя была без рессор, дорога – одно название, так что вести приходилось медленно и аккуратно, чтобы не растрясти. От раненых мы и узнавали, где идут бои – под Смоленском, Харьковом, Москвой. Чем дальше продвигались немцы, тем больше привозили раненых. Мама на работе пропадала круглые сутки, мы и ей с братьями помогали чем могли. Тяжело было с лекарствами, бинты стирали по десяткам раз, при том что и мыла-то не было – отпаривали в щелоке. Слушали радио и боялись, что сообщат – Москва оставлена, как Минск и Киев. Но в декабре пришли первые хорошие вести – Москва устояла, наши наступают, враг бежит! В 1942-м тоже стало опять страшно – немцы вышли к Волге, бои начались на Кавказе. Опять все стало на весы истории – мы или они? Раненые рассказывали всякое, что немцы наступают, наши отступают… Говорили, как здесь хорошо, в глубоком тылу: ни бомбежек, ни обстрелов, тишина. Ну а как под Сталинградом окружили две армии немцев, как погнали их на запад, уже не останавливаясь, так и на душе легче стало. Сначала мы надеялись, что врага хотя бы остановим, потом верили в победу, а после Сталинграда уже знали – война закончится в Берлине, на развалинах рейхстага!
Десять специальностей
Но до победы еще были фронтовые версты и годы труда в тылу.
– К пастушьей работе я привык, да только еще обязанностей навалили, – Дмитрий Алексеевич смеется, вспоминая, что работа в совхозе росла, как снежный ком. – Были у нас в совхозе огромные огороды – растили и картофель, и репу, свеклу, огурцы-помидоры и всяко-всяко. Огородником был молодой парень – Артюхов, так его в 1943 в армию призвали, а мне и говорят «Вот тебе новое хозяйство, осваивай, Митя». Вырастить надо, собрать, засолить в бочки и отвести на станцию, под погрузку. Не работа – благодать! Вот до конца войны я и огородником пробыл, да еще с подводой перевозил всякое, тут уж для меня в 16 лет никаких скидок не было – взрослый! Уже после войны, подумал, что пастух и огородник все же не предел карьеры. Нужна еще профессия, да не одна. Мужчин в совхозе осталось совсем мало, из тех, кого хорошо знал, вообще ни один живым с фронта не вернулся. Так я и попал в ФЗО, где получил профессию столяра, а потом за несколько лет обучился и на механика, и другие специальности осваивал. Но два дома за жизнь построил от верха до низа своими руками.
В 1951 году призвали Дмитрия Кадыкова в Советскую армию, а служить он попал в далекий Уссурийск, В Приморском крае. Во время службы познакомился с местной девушкой – Марией Кутас, после демобилизации они поженились. Мария младше мужа на семь лет, но в войну так же работала на победу.
– После того, как отца в 1941-м призвали в армию, мама осталась с пятью детьми на руках, – Мария Кадыкова тоже помнит те годы так же прекрасно, как и супруг. – Моей старшей сестре Тане было в 1941-м пятнадцать лет, Лене – девять, братьям Коле и Валере – три года и год. Мама работала на масложировом комбинате, в цеху по производству маргарина. Нас, детей, в конце лета вывозили на поля. Летом – прополка, позже – сбор урожая. Комбайны оставляли на полях много нескошенных колосков, вот дети их и собирали. Картошку мы не любили собирать – нельзя было развести костер и спечь хоть одну, зато на свекле ели сколько хотели ботву – и то счастье по голодным временам! Помогали и в госпиталях, там медсестры и санитарки просто с ног валились – столько было в Уссурийске раненых. В августе 45-го неожиданно привезли новых, очень не хватало бинтов и ваты. Потом только узнали, что началась война с Японией, но тогда наши быстро разгромили самураев.
Мир и труд
У Марии и Дмитрия родились сыновья – Сергей и Геннадий. Семья Кадыковых прожила в Приморье до 1975 года, после визита к братьям Марии в Джамбул, ей с мужем приглянулся цветущий южный Казахстан и они переехали сюда. Климат предгорий Юго-Западного Тянь-Шаня, после сурового Приморьядо сих пор кажется супругам райским. На улице Новой, где семье выделили участок под строительство, мастер на все руки за сезон построил дом, в котором живет с супругой и по сей день. Мария Серафимовна всю жизнь проработала в ателье закройщицей, она и сейчас может дать пример молодежи.
– Работу нашел сразу, на железной дороге в ЭЧ-21, – продолжает ветеран, – да так и проработал в дизельном цеху, где стояли генераторы для аварийного питания станции Джамбул, до самой пенсии в 1991 году. Посчитали мне все года работы после пенсионной реформы в РК, так что на размер пенсии мне грех жаловаться.
Гордость семьи ветеранов, проживших вместе уже 64 года, — их огород. Опыт не пропьешь! – смеется Дмитрий Алексеевич (хотя сам всю жизнь к спиртному так и остался равнодушным), демонстрируя с гордостью аккуратные грядки с кустами картофеля, свеклы, распустившиеся кочаны капусты, спелые огурцы и помидоры. Каково же это — трудиться на десятом десятке лет жизни?
– По сравнению с тем, что пришлось пережить, домашний огород просто забава, – явно скромничает ветеран. – Коли привык с детства к работе, так и не хочется впустую время коротать. Да и свое, с грядки, без всякой химии всегда вкуснее!
Очередной юбилей победы супруги Кадыковы встретили как люди, сполна отдавшие долг Родине. Праздник со слезами на глазах – память о тех, кто не вернулся, тех, кто в тылу выковал-таки победу над самым страшным злом в истории человечества. Вечная слава живущим, вечная память павшим! И низкий поклон Марии Серафимовне и Дмитрию Алексеевичу от всех наших читателей!